Рышард Капусцинский
ИНОЙ В ГЛОБАЛЬНОЙ ДЕРЕВНЕ
Среди многих проблем, поднятых профессором и священником Юзефом Тишнером в его философских исследованиях, есть и размышления об Ином — о человеке, с которым мы встречаемся, вступаем в контакт, устанавливаем общение. Тишнер — единственный из известных мне польских мыслителей, кто так широко и до самой глубины рассматривал и развивал проблематику Иного. На чем основана важность этой проблематики, ее весомость и злободневность?
В области философских наук первая половина ХХ века прошла под знаком онтологии и эпистемологии Гуссерля и Хайдеггера. Но ни один из них не ставит этику на первое место. Между тем опыт ушедшего века, с его трагическими для рода человеческого и его культуры последствиями, естественным образом вызывает необходимость поднять именно эту проблематику. Ибо на европейской почве в первые десятилетия минувшего века обнаруживаются два новых феномена, неизвестных в истории: первый — рождение массового общества, а второй — возникновение тоталитарных систем, угрожающих самому существу человечества, — фашизма и коммунизма.
Рождение и взаимосвязи этих двух явлений и процессов приковывают внимание мыслителей и писателей этой эпохи — Хосе Ортеги-и-Гассета, Эриха Фромма, Ханны Арендт, Теодора Адорно и многих других. Они стремятся воспринять этот поразительный мир, который атакует их отовсюду, хотят изучить его, понять и определить. Ключевым словом описания становится эпитет “массовый”. Существует массовая культура и массовая истерия, массовые вкусы (или скорее безвкусица) и массовое безумие, массовое порабощение и, наконец, массовое уничтожение. Единственным героем на сцене мира остается толпа, а главная черта этой толпы, этой массы — безымянность, безликость, отсутствие самосознания, отсутствие личности. Личность потеряна в этой толпе, масса залила ее, над ней сомкнулись темные воды. Она стала, по определению Габриэля Марселя, “безличным анонимом в частичном состоянии”.
Течение, занимавшееся критикой такого состояния вещей, произвело ряд выдающихся трудов, стремящихся показать человеческую судьбу в обобщенной форме — как опыт множества и как совместно переживаемую драму. Среди очень многих названий можно упомянуть хотя бы “Бунт масс”, “Одиночество толпы” или “Корни тоталитаризма”.
Однако в какой-то момент, следя за анализом, наблюдениями и теориями этих мыслителей, мы начинаем чувствовать, что чего-то не хватает, в ходе их рассуждений и синтеза нам недостает важного звена, и это недостающее звено — личность, выделенный из массы конкретный человек, конкретный “я” и конкретный Иной, ибо, согласно утверждению философов диалога, “я” может начать существовать как определенное бытие только в отношении к — в отношении к Иному, когда он появится на горизонте моего мышления, придавая ему смысл и устанавливая мою роль.
В “Философии драмы” Тишнер писал:
“У истоков происхождения сознания „я” лежит присутствие „ты”, а быть может, даже более общего „мы”. Только в диалоге, в споре, в противостоянии, а также в устремлении к новой общности создается сознание моего „я” как существа самосущего, отличного от иного. Я знаю, что я есмь, потому что знаю, что Иной есть”.
Из потребности этого опыта, этого переживания и возникает философия диалога.
Философия диалога — то направление, ориентация или течение, которое стремится заняться проблематикой человека-“я” и, что крайне важно, его отношениями с другим человеком, с Иным. Эта обогащающая переориентация с проблематики чисто онтологической на более широкую этическую, это радикальное сближение философской мысли с человеком как существом единичным, отдельным, несравнимым и неповторимым отчетливо видны и в сочинениях Юзефа Тишнера: мысль о встрече “я” с Иным, обозначившаяся еще в “Мышлении согласно ценностям” (1982), выходит на первый план в “Философии драмы” (1990).
В наше время это течение создавали и особенно последовательно развивали Мартин Бубер и Франц Розенцвейг, Габриэль Марсель и Эмманюэль Левинас, к которому Тишнер обращается особенно часто.
Специфические праистоки философии диалога, или, как ее еще называют, философии встречи либо философии Иного, особенно в тех суждениях, где она говорит, что путь к Богу лежит через Иного, что в лице Иного мы способны узреть Его лик, мы можем усматривать в той античной эпохе антропоморфизма, когда человеческое воображение еще не провело границы между миром богов и людей и в этом мире божество представляли наподобие человека и наоборот.
Философией Иного Юзеф Тишнер занимался страстно и проницательно вплоть до конца своего земного странствования. Он неутомимо гласил ее убеждения и принципы — и как раз сегодня, в те времена, в которые мы живем, в этом содержится глубокий гуманизм и истинный героизм. И, помимо чисто научной ценности, она потому обладает такой высокой ценой, что открыто и отважно выступает в защиту другого человека, в защиту Иного в мире, так часто поддающемся соблазнам эгоизма и безудержного потребительства.
Великая заслуга этой философии состоит в том, что она вообще говорит об отдельном человеке, о каждой личности как ценности в себе, постоянно напоминает о ее существовании, ее праве на бытие и самовыражение. В нашем постмодернистском шуме, в нашем смешении языков бесценен этот сильный, выразительный голос, выдвигающий на первый план такие ценности, как самосознание, уважение, способность замечать и ценить другого человека — Иного. Но и это еще не все. Потому что, развивая и обогащая мотивы, выступающие в философии Эмманюэля Левинаса, особенно в его книге “Целое и бесконечность”, Тишнер говорит, что “я” не только должно соотноситься с Иным, но еще и брать на себя ответственность за него и быть готовым нести последствия такого решения, такой позиции. Есть ли в этом христианский жест самопожертвования? Да, самопожертвования, самоотречения и смирения.
Проблему Иного и отношений с ним, отношения к нему до сих пор философия встречи обычно рассматривала в ситуации очевидной непосредственности и в рамках той же культуры. Этому философскому направлению еще предстоят широкие исследования отношений “я—Иной”, когда одна из сторон принадлежит к другой расе, религии или культуре. В какой степени это будет усложнять ход нашего размышления, делать его более сложным, трудным и многозначным?
Это безмерно важно сегодня, когда мы живем во многокультурном мире, а успехи средств коммуникации делают эту многокультурную природу нашей современности всё более очевидной, зримой и вездесущей. Наша планета, правда, всегда была многокультурной, с незапамятных времен люди говорили на ней разными языками и верили в разных богов, но судьба мира пошла так, что в последние пять веков над нами господствовала европейская культура или цивилизация и поэтому, говоря “мы”, мы имели в виду: мы, все люди, — хотя речь шла только о нас, европейцах. Однако сегодня мы начинаем уже необратимо входить в эпоху, когда простое равенство “мы = европейцы” поставлено под сомнение продолжающимися историческими переменами.
В результате этих перемен пробудились, ожили и начали требовать равноправного места за “круглым столом” мира другие, весьма многочисленные культуры, до сих пор или находившиеся под чужим господством, или отодвинутые на обочину истории. При этом они амбициозны и динамичны и в то же время обладают сильно развитым ощущением ценностей. В своих стараниях добиться нового места под солнцем и признать достойные права за Иным философы и мыслители этих встающих на ноги культур могут черпать вдохновение в достижениях мысли краковского священника, мыслителя из деревни Лопушна.
Тишнер и другие диалогики стремятся посеять в нас спасительную тревогу, дать нам осознать существование и даже близость Иного, необходимость почувствовать себя ответственными за него и, более того, признать, что эта ответственность — важная этическая заповедь. Какова же отвага в самом поднятии этой темы и указании на ее трансцендентный аспект в тот момент, когда в современной культуре господствует готовность ограничиваться и замыкаться в своем частном, эгоистичном “я”, в тесно изолированном кругу, где можно удовлетворять свои влечения и прихоти потребителя. Противостояние соблазнам и диктату потребительства, дух ответственности за другого — вот в чем Юзеф Тишнер видит долг и даже прямую обязанность человека.
Размышления об Ином побуждают Юзефа Тишнера рассматривать природу и содержание встречи “я” с Иным, встречи, которая, как он многократно подчеркивает, должна стать важным событием. К встрече следует внутренне готовиться, ибо ей предстоит стать противоположностью тому, как мы повседневно и равнодушно проходим в толпе друг мимо друга. Встреча — это переживание, заслуживающее не быть забытым, она может стать глубоким опытом. И опять-таки Тишнер напоминает нам, чтобы, встречая Иного, мы все время сознавали вес этого факта, сознавали его место и роль в частной, индивидуальной духовной истории нашего собственного “я”. Напоминая об этом, он хочет поднять существенной ступенью выше характер, содержание и серьезность межчеловеческих отношений, их значение для нас и влияние на нас.
Однако что составляет главное содержание встречи? Это содержание — диалог. В последних текстах автора “Польской формы диалога” постоянно встречаются обороты типа “открытость к диалогу”, “плоскость диалога”, “диалогическая перспектива”, “диалогическое сознание” и т.п. Левинас определяет это так: “человек есть существо, которое говорит”. А следовательно — диалог. Целью этого диалога должно быть взаимное понимание, а его целью — взаимное сближение, причем понимание и сближение достигаются путем познания. Каково предварительное условие всего этого процесса, этого уравнения? Это условие — хотеть познавать, желать обратиться к Иному, выходить ему навстречу, вступать с ним в разговор. Однако в жизненной практике это оказывается безмерно трудным. Человеческий опыт показывает, что в первый момент человек рефлекторно реагирует на Иного сдержанно, недоверчиво или просто неприязненно, а то и враждебно. Все мы, люди, на протяжении истории нанесли друг другу слишком много ударов, причинили слишком много боли, чтобы могло быть иначе. Поэтому целые цивилизации характеризовались чувством отчуждения от Иного. Греки называли негреков варварами — теми, кто не говорит, а бормочет, кого невозможно понять, а значит, лучше их держать на расстоянии — на расстоянии и в унижении. Римляне воздвигали против Иного сеть пограничных укреплений — limes. Китайцы называли пришельцев из-за океана морскими чудовищами и старались не подпускать их близко к себе.
А в наше время? Наглое отношение одних к культуре и религии других? А архипелаги всяческих гетто и лагерей, расползшиеся по нашей планете? Всяческие стены и запоры, рвы и засеки? Сколько же этого повсюду, на всех континентах! Какой же трудный вызов бросают нам успехи средств коммуникации последних десятилетий. С одной стороны, они заведомо сближают нас друг с другом, но истинно ли сближают? Между человеком и человеком, между “я” и Иным ввели технического посредника — электрическую искру, электронный импульс, сеть, кабель, спутник. Индийское слово “упанишада” означало: сидеть близко, быть близко. “Я” передавало себя Иному не только словом, но и своей близостью, непосредственностью, бытием вместе. Этого опыта, этого переживания ничто не в состоянии заменить.
Парадоксальность этой медийной ситуации идет дальше. С одной стороны, растет глобализация СМИ, но с другой — повышается их уплощенность, несогласованность, хаос. Чем больше у человека контакта со СМИ, тем больше он жалуется на потерянность и одиночество. В начале 60 х, когда телевидение все еще было в пеленках, Маршалл Маклюэн употребил термин “глобальная деревня”. Маклюэн был католиком, страстным миссионером и воображал себе, что новое СМИ сделает всех нас братьями, живущими в одной общине веры. Это определение Маклюэна, которое сегодня повторяют не задумываясь, оказалось одной из самых крупных ошибок современной культуры. Ибо суть деревни в том, что ее жители хорошо знают друг друга, общаются, делят общую судьбу. Между тем ничего такого нельзя сказать об обществе нашей планеты, которое скорей напоминает бегущую в спешке анонимную толпу в большом аэропорту, толпу взаимно безразличных людей, не знающих друг друга.
Только на таком фоне мы еще выразительней чувствуем глубокий гуманизм, жар и надежду учения Юзефа Тишнера о “я” и Ином как основу человеческой гармонии на земле.
Перевод Натальи Горбаневской
antonif